большую семью не возьмет…
— Значит так,— сказала Женя. И тут зазвонил телефон.
Хава обрадовалась, что застала Женю дома:
— Всю неделю тебе звоню, а тебя нет и нет. Я к тебе еду! Прямо сейчас!
— Давай! И прямо сейчас!— отозвалась Женя.
— Значит так,— повторила она.
И снова зазвонил телефон. На этот раз — Лилечка. Они не были знакомы между собой, но все время как-то параллелили.
— Женечка,— повествовательно начала Лиля,— Я хотела тебя еще раз поблагодарить. Я открываю холодильник, и мне просто тепло делается: стоят твои баночки, и все такое вкусное, на мою беззубость. Ты мне как мама прямо.
— Говори лучше — как бабушка,— буркнула Женя.
Лиля засмеялась слабенько, в пол-накала:
— Хорошо. Бабушка моя вообще-то лучше мамы готовила. Я хочу поблагодарить тебя и… ангела-хранителя тебе на дорогу…— про ангела она проговорила неуверенно, знала Женину антиклерикальную насмешливость. Но Женя ангела перетерпела, и Лиля закончила совсем православно,— Буду за тебя молиться как за плавающую и путешествующую.
— Давай. Я тогда купальник захвачу… Я тебе позвоню попозже…— и положила трубку.— Значит так, Виолетта, я завтра уезжаю на десять дней, и будем считать, что вы уже на работе. Но приступите после моего возвращения. А пока что,— Женя пошарила на полочке, где сахарница стояла, а рядом с сахарницей сухарница, а в ней много всяких бумажек, в том числе и денежные,— возьмите как аванс.
Бледно-зеленая бумажка легла на ворох черно-белых и газетно-серых…
— Хвала Аллаху!— Виолетта слегка воздела сложенные красные руки,— Всякие люди бывают… Но каких людей нам Аллах посылает! Я отработаю…
Потом они сняли свои вязаные полутапочки, надели ботиночки, кот послушно влез в корзинку, а Женя ощутила зубную боль по всему телу…
Чемодан она еще вчера достала с антресолей. Трусы и всякая мелочь были сложены стопочкой, косметичка с причиндалами, еще одна, старая, с лекарствами… Тонкий халат, два свитера… Хава все не шла за своими тридцатью двумя долларами, и Женя пребывала в мудреном состоянии, когда одновременно она была полна до краев жалостью и состраданием к краснорукой чеченке, с достоинством переживающей свое социальное падение, и царапалось всегдашнее раздражение, почти уравновешенное привычной мыслью о том, что в любое общение с любыми людьми входит еще и необходимость перетерпеть их глупость и необязательность… А также глубоко запечатанное почти в каждом человеке лучше или хуже скрываемое безумие…
Раз ты не умеешь сказать раз и навсегда «пойдите все к черту», то сиди и жди, пока эта неторопливая задница сюда доплывет,— утешала себя Женя. Дело шло уже к трем, надо было ехать за билетом, потом в издательство, потом забрать подарок для старой подруги, живущей в Берлине… потом кто-то вечером должен был принести не то письмо, не то какие-то документы во Франкфурт.
Когда Хава наконец пришла, потерявшая терпение Женя уже стояла у дверей в куртке. Она сунула руку в карман, где лежали приготовленные деньги — от усталого раздражения никаких слов уже не осталось.
Хава стояла в дверях — в черном длинном пальто, в какой-то черной чалмашке на маленькой голове, и все это черное было ей клипу. К белоснежному лицу нестареющей красавицы.
— Ну ты, блядь, богиня, одно слово!— зло и восхищенно обронила Женя, протягивая ей конверт.— Я тебя второй час жду, у меня руки от спешки трясутся…
Хава тщательно уложила конверт в сумочку и теперь медленно расстегивала зеркально-черные пуговицы, и глаза ее отливали