тоже присел возле змеиной кожи.
— Пап, ядовитая была?
— Полоз,— пригляделся Георгий,— здесь много их.
— Мы никогда такого не видели,— улыбнулась Нора. Она узнала в нем того — утреннего, в белой рубашке.
— Я в детстве здесь однажды змеиную яму нашел.— Георгий взял шуршащую кожу и расправил ее.— Свежая еще.
— Неприятная все же вещица,— передернула плечом Нора.
— Я ее боюсь,— шепотом сказала девочка, и Георгий заметил, что мать и дочь уморительно похожи — круглыми глазами и острыми подбородочками — на котят.
«Какие милые малышки»,— подумал Георгий и положил их страшную находку на землю.
— Вы у кого живете?
— У тети Ады,— ответила детская женщина, не отрывая глаз от змеиной кожи.
— А,— кивнул он,— значит, увидимся. В гости приходите, мы вон там,— и он махнул в сторону Медеиной усадьбы и не оглядываясь сбежал вниз. Вприпрыжку за ним понесся Артем.
Стадо тем временем прошло, и только арьергардная овчарка, в полном безразличии к прохожим, трусила по дороге, заваленной овечьим пометом.
— Ноги большие, как у слона,— с осуждением сказала девочка.
— Совсем не похож на слона,— возразила Нора.
— Я же говорю, не сам, а ноги…— настаивала девочка.
— Если хочешь знать, он похож на римского легионера.— Нора решительно наступила на змеиную кожу.
— На кого?
Нора засмеялась своей глупой привычке разговаривать с пятилетней дочкой, совершенно забывая о ее возрасте, поправилась:
— Глупость сказала! Римляне же брились, а он с бородой!
— А ноги как у слона…
Поздним вечером того же дня, когда Нора с Таней уже спали в отведенном им маленьком домике, а Артем свернулся по-кошачьи в комнате покойного Мендеса, Медея сидела с Георгием в летней кухне. Обычно она перебиралась туда в начале мая, но в этом году весна была ранняя, в конце апреля стало совсем тепло, и она открыла и вымыла кухню еще до приезда первых гостей. К вечеру, однако, похолодало, и Медея накинула выношенную меховую безрукавку, покрытую старым бархатом, а Георгий надел татарский халат, который уже много лет служил всей Медеиной родне.
Кухня была сложена из дикого камня, на манер сакли, одна ее стена упиралась в подрытый склон холма, а низенькие, неправильной формы окна были пробиты с боков. Висячая керосиновая лампа мутным светом освещала стол, в круглом пятне света стояли последняя сбереженная Медеей для этого случая бутылка домашнего вина и початая поллитровка яблочной водки, которую она любила. В доме был давно заведен странный распорядок: ужинали обыкновенно между семью и восемью, вместе с детьми, рано укладывали их спать, а к ночи снова собирались за поздней трапезой, столь неполезной для пищеварения и приятной для души. И теперь, в поздний час, переделав множество домашних дел, Медея и Георгий сидели в свете керосиновой лампы и радовались друг другу. У них было много общего: оба были подвижны, легки на ногу, ценили приятные мелочи жизни и не терпели вмешательства в их внутреннюю жизнь.
Медея поставила на стол тарелку с кусочками жареной камбалы. Широта ее натуры забавным образом сочеталась у нее со скупостью, порции ее всегда были чуть меньше, чем хотелось бы, но она могла спокойно отказать ребенку в добавке, сказавши:
— Вполне
