сидела у окна и все поглядывала в сторону хозяйского жилья.
— Вон и Валерий тоже весь день не выходил,— кивнула Нора в сторону хозяев,— телевизор смотрит.
Ника встала легко и у дверей, обернувшись, сказала:
— Я к тете Аде на минутку…
Телевизор был включен на полную мощность. Стол заставлен большой едой. Михаил, хозяин, не любил мелких кусков, да и кастрюли у Ады, при всей ее невеликой семье, были чуть не ведерные. Работала она на кухне в санатории, и масштаб у нее был общепитовский, что хорошо сказывалось на рационе двух хрюшек, которых они держали. Валерий и Михаил сидели слегка одуревшие от грузной еды, а сама Ада пошла как раз «на погреб», как они говорили, за компотом. Она вошла в комнату следом за Никой, с двумя трехлитровыми банками. Ада с Никой расцеловались.
— Слива,— догадалась Ника.
— Ника, да ты садись. Миш, налей чего,— приказала Ада мужу. Бутонов уперся в телевизор.
— Да я так, только поздороваться, Лизка моя в гостях у ваших постояльцев,— отговорилась Ника.
— Сама-то к нам не зайдешь, только к жильцам ходишь,— укорила ее Ада.
— Ну прям, я заходила несколько раз, а ты то на работе, то по гостям ходишь,— оправдалась Ника.
Ада наморщила лобик, потерла нос, потерявшийся на толстом лице:
— Точно, в Каменку ездила, к куме.
А Михаил уже налил стопку чачи — он все умел по-хорошему делать, это Валерий знал от своего соседа Витьки: чачу гнать, мясо коптить, рыбу солить. Где бы Михаил ни жил — в Мурманске, на Кавказе, в Казахстане,— больше всего он интересовался, как народ питается, и все лучшее примечал.
— Со свиданьицем!— возгласила Ника.— За ваше здоровье!
Она протянула стопку и Бутонову, который наконец оторвался от телевизора. Она смотрела на него таким взглядом, который Бутонову не понравился. Да и сама Ника ему сейчас тоже не понравилась: голова ее была плотно обвязана зеленым шелковым платком, веселых волос не было видно, лицо казалось слишком длинным, лошадиным и платье было цвета йода, в разводьях. Бутонову было невдомек, что Ника надела те самые вещи, которые шли ей больше всего, в которых она позировала знаменитому художнику,— он-то и велел ей потуже затянуть платок и долго, чуть не со слезами, разглядывал ее, приговаривая:
— Какое лицо… Боже, какое лицо… Фаюмский портрет…
Но Бутонов про фаюмский портрет не знал, он обозлился, что она притащилась к нему, когда ее не звали, и права такого он ей пока что не давал.
— Витьк б нашего друг, врач известный,— похвалилась Ада.
— Да мы вчера с Валерой в бухты вместе ходили. Знаю уж.
— Тебя не обгонишь,— съязвила Ада, имея в виду что-то, Бутонову не известное.
— Это уж точно,— дерзко ответила Ника.
Тут заверещала Лизочка, и Ника, почувствовав смутно какой-то непорядок в начавшемся так восхитительно романе, выскользнула из двери, вильнув длинным йодистым платьем.
Вечер Ника провела с Машей — никто к ним не пришел. Они успели и покурить, и помолчать, и поговорить. Маша призналась Нике, что влюбилась, прочитала то стихотворение, что написала ночью, и еще два, и Ника впервые в жизни кисло отнеслась к творчеству любимой племянницы. Весь день она не могла улучить времени, чтобы поделиться с Машей вчерашним успехом, но теперь успех совершенно