к телефону, звонить Павлу Алексеевичу. Долго не отвечали, потом сказали, что он на операции.
— Да что случилось-то?— допытывалась Василиса Гавриловна.
— Ах, да ты не поймешь,— отмахнулась Таня.
Ей казалось, что она никому не должна открывать это ужасное знание, потому что, кому ни скажешь, и у того тоже жизнь рухнет, развалится, как у нее самой. Эту тайну надо хранить…
— Я скоро,— крикнула она уже с порога и, хлопнув дверью, понеслась вниз по лестнице.
Таня плохо помнила, как, не дождавшись троллейбуса, добежала до метро, как доехала до Парка культуры, а потом снова бежала по длинной Пироговке. Казалось, что бег ее был бесконечным, многочасовым. В проходной отцовской клиники ее остановили.
— Я к папе… к Павлу Алексеевичу…
Ее сразу же пропустили. Бегом она поднялась на второй этаж, толкнула стеклянную дверь — навстречу ей шел отец, в белом халате, в круглой шапочке. Вокруг него толокся целый выводок врачей и студентов, но он шел впереди всех, самый высокий, самый широкий, с густо-розовым лицом, в больших бровях с седой подпушкой. Он увидел Таню. Казалось, что самый воздух расступился перед ним:
— Что случилось?
— У Томы Полосухиной мать помирает. Ковырнулась она!— выпалила Таня.
— Что такое? Кто тебя сюда впустил?— взревел он.— Вниз! В приемный покой! Ждать меня там!
Таня кинулась вниз, глотая слезы.
Несмотря на всю свою храбрость, он все-таки испугался. Одного доноса достаточно, и вся жизнь в тартарары…
Через три минуты Павел Алексеевич спустился в приемное отделение. Таня рванулась к нему:
— Папа!
Он снова остановил ее взглядом:
— Спокойно объясни, что там у вас случилось?
— У Томы Полосухиной, пап… скорее… мама ее помирает…
— Чья мама? Кто?— холодно спросил Павел Алексеевич.
— Дворничиха наша, тетя Лиза. Они в гараже живут, за нашим домом. Она ковырнулась, вот что… Пап, там у них так ужасно… Пап, столько крови…
Он снял очки, потер переносицу. Слово «ковырнулась» в Таниных устах…
— Значит, так… Немедленно поезжай домой.
— Как?
— Как сюда приехала, так и обратно.
Таня сама себе не верила. Отца как будто подменили. Никогда он не разговаривал с ней таким железным голосом.
Сгорбившись, она вышла на улицу…
Через тридцать минут Павел Алексеевич вошел в полосухинский гараж. С ним был его ассистент Витя. Шофер санитарной машины, на которой они приехали, из кабины не вышел.
С первого же взгляда Павел Алексеевич оценил все здесь происходящее: это была она, его главная, его несчастная пациентка. Военная вдова или мать-одиночка, скорее всего пьющая, возможно, гулящая… Он тронул широкую холодную руку маленькой дворничихи, пальцем оттянул веко. Делать здесь было уже нечего. Возле кровати стояли трое детишек, два маленьких мальчика и девочка, смотрели на него во все глаза.
— А где Тома?— спросил Павел Алексеевич.
— Я Тома.
Павел Алексеевич посмотрел на нее внимательно: он сначала принял ее за семилетнюю, теперь, приглядевшись, понял, что она и есть Танина одноклассница.
— Тома, ты сейчас забери малышей и поднимайся в двенадцатую квартиру. В сером
