раз, бывает, уж совсем к земле пригнулся, а смотришь — встает. В Бога надо веровать, Фима. Без Бога и трава не растет!
— Это точно,— легко согласился Фима и потер левую щеку, покрытую воронкообразными следами юношеских гормональных боев.
Про положительный фототаксис растений, о котором смутно и таинственно вещала толстуха с мягким, как будто тряпочным лицом, он знал из курса ботаники за пятый класс, но поскольку он был все-таки специалистом, то знал также, что чертова Аликова болезнь никуда не денется: последняя работающая мышца, диафрагмальная, уже отказывает и в ближайшие дни наступит смерть от удушья. Местная проблема, которая вставала в таких случаях,— когда отключить аппарат,— была решена Аликом заблаговременно: он ушел из больницы под самый конец и отказался, таким образом, от жалкого довеска искусственной жизни.
Фиму теперь удручала мысль, что, вероятно, именно ему придется в какой-то момент ввести Алику снотворное, которое снимет страдания удушья и своим побочным действием — угнетением дыхательного центра — убьет… Но делать было нечего — положить Алика в госпиталь по «Скорой помощи», как делали уже дважды, теперь вряд ли было возможно. А снова искать фальшивый документ хлопотно и опасно…
— Удачи вам,— мягко сказал Фима и, прихватив известный саквояж, ушел не прощаясь.
Обиделся он, что ли?— подумала Марья Игнатьевна.
Она в здешней жизни мало понимала. Приехала год назад из Белоруссии, по вызову больной родственницы, но пока оформляла документы, пока сюда добиралась, лечить уж было некого. Так и перемахнула она через океан со своей чудодейственной силой и контрабандной травкой понапрасну. То есть не совсем понапрасну, потому что и здесь нашлись любители ее искусства, и она занялась противозаконной нелицензированной деятельностью, не боясь никаких неприятностей. Только все удивлялась: что это у вас за порядки тут, я лечу, можно сказать, с того света вынимаю, чего мне бояться… Объяснить ей ни про лицензии, ни про налоги никто не мог. Нинка подцепила ее в маленькой православной церкви на Манхэттене и сразу же решила, что ей знахарку Бог послал для Алика. В последние годы, еще до Аликовой болезни, Нинка обратилась в православие, чем нанесла большой удар по мракобесию: любимое свое развлечение, карты Таро, сочла за грех и подарила Джойке.
Марья Игнатьевна поманила Нинку пальцем. Нинка метнулась на кухню, налила в стакан апельсинового сока, потом водки, бросила горсть круглых ледышек. Питье ее было давно на местный манер: слабое, сладковатое и беспрерывное. Она поболтала палочкой, глотнула. Марья Игнатьевна тоже поболтала — ложечкой в чашке с чаем — и положила ложечку на стол.
— Вот слушай-ка, чего тебе скажу,— строго сказала она.— Крестить его надо. Всё. Иначе — ничего не поможет.
— Да не хочет он, не хочет, сколько раз я тебе говорила, Марья Игнатьевна!— взвилась Нинка.
— А ты не ори,— нахмурилась Марья Игнатьевна безбровым лицом,— уезжаю я. Бумага эта самая у меня уж давно кончилась.— Она имела в виду давно просроченную визу, но ни одного иностранного слова запомнить не умела.—
