двадцать, и по случайности оказалась та же бригада, что в прошлый раз. Пожилая усатая врачиха, которая и в прошлый раз настаивала на срочной госпитализации, стала сразу же зычно орать на Веру Александровну — велела немедленно собираться в больницу. Отсутствие Шурика совершенно выбило Веру из колеи, она безмолвно плакала и качала головой.
— Тогда пишите, что отказываетесь от госпитализации. Я снимаю с себя всякую ответственность!
Шурик, увидев у подъезда «Скорую», едва не окочурился. Одним махом он взлетел на пятый этаж. Дверь была чуть-чуть приоткрыта…
«Всё! Мамы нет в живых,— ужаснулся он.— Что я наделал!»
В большой комнате раздавались громкие голоса. Живая Веруся полулежала в бабушкином кресле. Дышала она уже вполне удовлетворительно. Увидев Шурика, она заплакала новыми слезами. Ей было немного стыдно перед врачихой, но со слезами она ничего поделать не могла — они были от щитовидки…
Шурик совершил звериный прыжок через всю комнату и, не стесняясь ни врачихи, ни мужика в полуформенной одежде, схватил мать в объятия и начал целовать: в волосы, в щеку, в ухо…
— Веруся, прости меня! Я больше не буду! Идиот! Прости меня, мамочка…
Чего «больше не буду», он, разумеется, и сам не знал. Но это была его всегдашняя детская реакция: не буду делать плохого, буду хорошее, буду хорошим мальчиком, чтобы не расстраивать маму и бабушку…
Усатая врачиха, собравшаяся как следует поорать, размягчилась и растрогалась. Такое не часто наблюдаешь. Ишь, целует, не стесняется… по головке гладит… Что же такое он натворил, что так убивается…
— Маму вашу госпитализировать надо. Вы бы её уговорили.
— Веруся!— взмолился Шурик.— Но если действительно надо…
Вера была на всё согласна. Ну, не совсем, конечно…
— Хорошо, хорошо! Но тогда уж к Брумштейн…
— Но не затягивайте. Укол действует всего несколько часов, и приступ может начаться снова,— помягчевшим голосом обращалась врачиха к Шурику.
Медицина уехала. Объяснение было неминуемо. Ещё до того, как Вера Александровна задала вопрос, Шурик понял: нет, нет и нет. Ни за что на свете он не сможет сказать маме, что был у женщины.
— Гулял,— твёрдо объявил он матери.
— Как так? Среди ночи? Один?— недоумевала Вера.
— Захотелось пройтись. Пошёл пройтись.
— Куда?
— Туда,— махнул Шурик рукой в том самом направлении.— В сторону Тимирязевки, через мостик.
— Ну ладно, ладно,— сдалась Вера. На душе у неё полегчало, хотя со странной ночной отлучкой было что-то не так. Но она привыкла, что Шурик её не обманывает.— Давай выпьем чайку и попробуем ещё поспать.
Шурик пошёл ставить чайник. Уже рассвело, чирикали воробьи…
— В следующий раз предупреждай, когда уходишь из дома…
Но следующий раз случился нескоро: лысая Брумштейн была в отпуске, и уложила её в отделение правая рука Брумштейн, её заместительница Любовь Ивановна.
Операцию, по её экстренности, тоже должна была делать не само светило, доктор Брумштейн, а Любовь Ивановна. Она оказалась миловидной — несмотря на лёгкий шрам аккуратно зашитой заячьей губы — блондинкой среднего возраста
