нараспашку. В дверях стоял могучий человек с густейшими седыми волосами, широко улыбался:
— Ну, зятёк, заходи! Милости просим!
Позади него — толстенная Стовба с подобранными по-новому волосами, в оренбургском платке поверх тёмно-красного большого платья. Стовба улыбалась милым благодарным лицом, и Шурик удивился, как же она изменилась.
Тесть пожал Шурику руку, потом трижды поцеловал: пахнуло водкой и одеколоном. Лена подставила светлую, на прямой пробор причёсанную голову. Шурик никогда не видел в такой близи беременных женщин, и его вдруг тронуло и пузо, и странная невинность лица. Не было у неё раньше такого выражения. И он, дрогнувши непонятно каким местом, поцеловал её сначала в волосы, а потом в губы. Она покраснела пятнистым лицом. Красавицей она перестала быть, но была просто прелесть…
— Ну, Ленка, какое же у тебя пузо! Просто непонятно, с какого бока заходить.— заулыбался Шурик.
Тесть посмотрел на него одобрительно, захохотал:
— Не смущайся! Научим! Вон, Фаина Ивановна три раза носила, и всё без вреда!
Коридор сделал два поворота. Шурик догадался, что квартира соединена из нескольких. Привели в большую комнату, где был накрыт уже немного разорённый стол.
Геннадий Николаевич что-то рыкнул, и из трёх дверей немедленно стали входить люди — как будто они заранее под дверью стояли. За столом с Шуриком вместе оказалось девять человек: рослый тощий старик и согбенная старушка, родители Геннадия Николаевича, родная сестра Фаины Ивановны, со странным лицом — слабоумная, как выяснилось впоследствии, Стовбин брат Анатолий с женой, Стовбины родители и сама Стовба.
Еда на столе, как театральные муляжи,— подумал Шурик,— рыбина огромная, окорок какого-то большого зверя, пирожки размером с курицу каждый, а солёные огурцы косили под кабачки… Вареная картошка стояла на столе в ведерной кастрюле, а икра в салатнице…
Стовба, самая высокая девушка на курсе, здесь, в кругу своей великанской семьи, выглядела, несмотря на живот, вполне умеренно.
— Рассаживайтесь, рассаживайтесь поскорее!— провозгласил Геннадий Николаевич, и все торопливо задвигали стульями. Дальше всё было точно как на собрании. Геннадий председательствовал, жена секретарствовала, слабоумная сестра сходила на кухню и принесла графин…
— Наливайте! Толик, деду с бабкой налей! Маша, ты что как неродная? Рюмку-то подыми!— командовал тесть, наливая тем, кто сидел с ним рядом. То есть Фаине Ивановне, Лене и Шурику… Наконец все вооружились, и Геннадий Николаевич вознёс свой особый стаканчик:
— Вот, семья моя дорогая! Принимаем нового члена, Александра Александровича Корна. Не совсем у нас хорошо получилось, свадьбу не отгуляли по-хорошему, но уж чего теперь говорить. Пусть дальше всё будет по-хорошему, по-людски. За здоровье молодых!
Все потянули рюмки чокаться. Шурик встал, чтоб дотянуться до бабушки с дедушкой. Они, хоть и старенькие, оказались охочие до выпивки. Опрокинули рюмочки и закусили.
Потом пошла большая еда. Шурик был голоден, но ел, по обыкновению, не торопясь, как бабушка научила. Прочие все жевали громко, сильно, даже, пожалуй, воинственно.
