Буфет был набит фарфором, который Беата всю жизнь то покупала, то продавала, до самого конца так и не успев решить, что же имеет больший смысл покупать: русский фарфор или немецкий… Русский почему-то ценился выше, но вкус Беаты склонялся скорее к немецкому. Валерия предпочитала русский.
Вот и сидела она за овальным наборным столиком с двумя страдающими ожирением купидонами в рамке из плодоовощной смеси, опершись подбородком о натруженные костылями руки. Перед ней стояла крупная чайная чашка с почти стёршейся позолотой, поповская, и дешёвое печенье в вазочке, и свеча в подсвечнике, и растрёпанная книжечка, способствующая разговору. В квартире было жарко и влажно — в ванной и в кухне постоянно сушилось соседское белье. Сильно топили. Даже под волосами было влажно. Синяя тушь, купленная у спекулянтки, слегка расплылась под глазами от влажной важности минуты.
— Ну, хорошо,— обращалась она к своему главному Собеседнику,— признаюсь Тебе, хочу. Как кошка. Но чем я хуже? Она выходит, поорет-поорет, и к ней является мужик, неженатый, они все неженатые, и никакого им греха… Ну чем я хуже кошки? Ты же сам всё так устроил, сам дал мне это тело, ещё и хромое, и что мне с этим делать? Ты что, хочешь, чтоб я была святой? Так и сделал бы меня святой! Но ведь я правда ребёнка бы родила, девочку маленькую, или пусть даже мальчика. И если ты мне дашь это сделать, тогда не буду. Обет даю — не буду больше. Ну скажи, зачем ты так всё устроил?
Она уже давала обеты, что больше не будет. И плакала, и обещала духовнику. Последний раз это было в прошлом году, после неудачного романа с пожилым профессором, из библиотечных завсегдатаев. Но там всё закончилось особенно печально, где-то их видели, сообщили жене, и профессора от страху хватил инсульт, и она только один раз его после этого видела — такая развалина, инвалид… Но теперь было другое, и ничего плохого здесь быть не может.
— Я же не хочу ничего плохого. Только ребёночка. И только один раз,— пыталась Валерия договориться, но никакого одобрительного ответа не слышала, но всё приставала и канючила, пока не стало стыдно. Тогда она допила остывший чай и решила внепланово вымыть голову. Потрогала волосы — да, хорошо бы! И пошла в коммунальную ванную, где были развешаны для просушки пелёнки и всякая детская мелочь — бывший её муж со своей кошмарной бабой родили ещё одного, и в отцовом кабинете жила теперь семья, ожидающая ещё и третьего, для верности, чтобы получить отдельную квартиру. В ванной стоял таз, Валерия его отодвинула и поставила табурет. Уже давно она пользовалась только душем, брезгуя коммунальной ванной.
На завтра всё было договорено: Шурик шёл с матерью в консерваторию, потом отправлял её домой в такси, и к ней обещал придти около десяти. От улицы Герцена до Качалова — всего ничего. Зачем? Помочь книги с верхней полки снять, перевязать стопками и отнести в машину. Уже давно Валерия Адамовна собиралась передать в иностранный отдел книги на шведском языке, принадлежавшие отцу.
глава 31
Всё складывалось очень удачно. Концерт был великолепный. Играл Дмитрий Башкиров. Это был та самая программа,
