перед тремя приборами. Один — бабушкин. Звонок робко тренькнул ещё раз. Вера Александровна постучала хрупкими пальцами по столу:
— Знаешь, как бабушка говорила в таких случаях? Гость от Бога…
Шурик встал и пошёл открывать. Он был зол — и на себя, и на Алю. Она стояла в дверях с салатом и пирогом. И смотрела на него с умоляющей и бесстыдной улыбкой. И ему стало её ужасно жалко.
Новый год был испорчен, и он ещё не знал, до какой степени.
Стол был красиво украшен, но скуден. Алин пирог сверху пересушен, а внутри недопечён. Шурик съел два куска, но этого не заметил, Вера Александровна тоже, поскольку и не попробовала. К инструменту Вера даже не подошла, и Шурик страдал, глядя на её замкнутое лицо. Прошлогодняя нелепость — Фаина Ивановна с её шумным вмешательством — была хотя бы театральна. Да и самой Але было не по себе: она получила то, чего добивалась — сидела с Шуриком и его матерью за новогодним столом, но никакого торжества при этом не испытывала. В этой композиции третий был явно лишним. В двенадцать часов чокнулись. Потом Шурик принёс чай и четыре пирожных, за которыми ездил утром на Арбат. Через пятнадцать минут Вера встала и, сославшись на головную боль, ушла спать.
Шурик отнёс на кухню посуду и сложил её в раковину. Бессловесная Аля сразу же её вымыла. Как моют химическую — полное удаление жира и двадцатикратное ополаскивание, чтобы не стекали капли.
— Я провожу тебя до метро. Ещё работает,— предложил Шурик.
Она посмотрела на него как наказанный ребёнок, с отчаянием:
— И всё?
Шурику хотелось поскорее от неё отделаться и бежать к Гии:
— А что ещё? Ну хочешь ещё чаю?
И тогда она встала в угол за кухонной дверью, закрыла лицо руками и горько заплакала. Сначала тихо, потом сильней. Плечи её тоже как-то от мелких вздрагиваний перешли к более крупным, раздалось захлебывающееся клокотание и странный стук, который Шурика даже удивил: она слегка билась головой о дверной косяк.
— Ты что, Аль, ты что?— Шурик взял её за плечи, хотел повернуть к себе лицом, но тело её оказалось как дерево, вросшее в пол. Не оторвёшь.
Хриплые ритмичные звуки, частые, на выдохе, вырывались из неё.
«Как будто порванную камеру накачивают»,— подумал Шурик.
Он просунул руку между нею и дверью, но качание её не прекратилось. Только звуки стали громче. Тогда Шурик испугался, что услышит мама. Он был уверен, что она не спит, а лежит у себя в комнате, с книгой и с яблоком… Слегка напрягшись и удивляясь сопротивлению её хрупкого тела, он оторвал Алю от пола, отнёс к себе в комнату и закрыл ногой дверь. Хотел положить её на кушетку, но она вцепилась в него замороженными руками и всё дёргала головой и плечами. Когда же ему удалось её уложить, он в ужасе от неё отшатнулся: глаза были закачены под верхние веки, рот криво сведен судорогой, руки подергивались, и она была явно без сознания…
«Скорую», «скорую»!— кинулся было к телефону и остановился с трубкой в руке: Веруся перепугается… Бросил трубку, налил воды в чайную чашку и вернулся к Але. Она всё ещё подергивала сжатыми кривыми кулачками, но уже не издавала велосипедных
