что все встречные люди считают, наверное, что она жена этого пересушенного старичка-армянина, и сам Арам, небось, гордится, что ведёт такую красавицу, да ещё беременную, под руку, а все думают, что она его жена. К тому же с сапожником то и дело здоровались — он был здесь, в районе, старожилом, поселился во времена нэпа, потом работал здесь же, неподалеку, в закрытом ателье, имел бронь и воевал всю войну исключительно на трудовом фронте, тачая сапоги энкавэдэшникам и туфельки их женам.
Завернули за угол, подошли к «Арарату».
— Ну что, ботинки не жмут?— спросил самодовольно Арам.
Валерии было смешно и весело, они поднялись на две ступени вверх, и она уже сняла с головы белый оренбургский платок, старинные аметисты сверкнули, и Арам сразу их заметил и проницательно спросил:
— Серёжки от Беаты тебе достались? Хороши! Валерия пошевелила рукой мочку уха, чтоб посильнее играла бриллиантовая осыпь вокруг больших камней:
— Подарила мне их махеча моя,— Царствие ей Небесное!— на шестнадцатилетие.
— Сколько ж тебе было, когда тебя первый раз ко мне привели?
— Восемь лет, дядя Арамчик, восемь лет,— улыбнулась Валерия, губа поползла вверх, и открылись матовые бело-голубоватые зубы, словно сделанные на заказ.
Они вошли в дверь, распахнутую почтительным швейцаром, Арам отстал из деликатности на два шага, отчасти из-за костыля, на который тяжело оперлась Валерия перед спуском вниз по лестнице. Она шагнула, сделав свой обычный нырок, и загремела вниз по лестнице.
«Неужели резиночку не подклеил?» — ужаснулся Арам.
И тут же вспомнил, что подклеивал он на кожаную подошву тонкий резиновый лепесток, чтоб подошва не скользила.
Кинулись поднимать Валерию и швейцар, и Арам, и высунувшийся из коридора метрдотель. Она была неподъемно-тяжела, а глаза почернели от ужаса. Она поняла, что произошло, ещё до того, как они попытались поставить её на ноги: она упала, потому что нога сама собой сломалась, а не наоборот — упала и от падения сломала ногу… Боли ещё не было, потому что ощущение конца света было в ней сильнее, чем любая боль.
Её уложили на бордовый бархатный диванчик, влили полстакана коньяку, вызвали «Скорую». Кричать она начала позже, когда носилки поставили в машину и повезли её в институт Склифосовского.
Сделали рентген. Перелом шейки бедра и обильное кровотечение. Сделали инъекцию промедола. Врачи толпились возле Валерии, и на отсутствие внимания никак нельзя было пожаловаться. Ждали какого-то Лифшица, гинеколога, но вместо него приехал Сальников, который должен был вместе с хирургом Румянцевым решать, что делать в этом сложном случае.
«Учитель — немец, врач — еврей, сапожник — армянин…» — вспомнила с беспокойством завет покойного отца. Но положение её было столь опасным, что тут и евреи ничего не смогли бы поделать.
Гинеколог настаивал на немедленных искусственных родах, хирург видел необходимость в срочной операции на бедре. Кровотечение не останавливалось, начали переливание крови. Двенадцать часов прошло, прежде чем она попала на операционный стол, две хирургические бригады — травматологов и гинекологов —
