строгому материнскому взгляду, девочка произнесла «Здрасьте» и закричала:
— Что я вам расскажу! Здесь столько снегу, и ёлки прямо на улице стоят с игрушками! А в поезде был подстаканник! Золотой-золотой!
Девочка сияла, излучала радость, как печка — тепло, а в улыбке её не хватало двух верхних резцов. В десне проклюнулись две белые полоски.
«Какая же она вся новенькая, как эти новорождённые зубки,— восхитилась про себя Вера.— И совершенная инопланетянка…»
— Ну, давай познакомимся,— склонилась она к девочке.— Меня зовут Вера Александровна, а тебя как зовут?
— Мария, только не зовите меня Маша, я терпеть не могу.
— Я тебя вполне понимаю. Мария — прекрасное имя.
— Мне бы хотелось Глория. Вырасту, стану Глорией,— объявила девочка.
Шурик уставился на Стовбу. Она была неузнаваема. В ней появилось нечто новое и кинематографическое. За годы, прошедшие с рождения дочери, Стовба не то что бы изменилась — следа не осталось от дрябло-рыхлой красавицы. Она стала худа, резка и подвижна. Светлые тяжёлые волосы, вызвавшие когда-то любовный недуг у Энрике, остригла коротко. Больше не щурилась — стала носить очки.
— Узнал?— спросила тихо Стовба, указывая глазами на дочку, и Шурик, встрепенувшись, сделал предупреждающий жест: ни слова. Стовба соображала быстро и сразу же поправилась:
— Я думала, ты меня не узнаешь…
Но Вера не обратила никакого внимания на их беглые слова.
Внешность этой девочки, весь её облик,— порхающий — определила Вера,— скоростная мимика, привлекательность редкого зверя тронули ту глубинную струну, которая в организме Веры заведовала столь развитым чувством прекрасного.
— Пошли чай пить, я торт «Прага» купил,— предложил Шурик и открыл дверь в кухню. Чай был накрыт в кухне, не парадно.
Пили английский чай с ванильными сухарями и тортом — в аккурат был файф-о-клок. Ела Мария увлечённо, помогая пальцами и мотая головой от удовольствия. Облизала шоколадные разводы, отёрла кошачьим движением рот, повернула голову на длинной шее таким изысканным движением, с паузой в середине, с завершением движения в его конце, обозначенным лёгким подъемом подбородка, после чего сказала Вере грустно:
— Такого у нас не бывает. Очень вкусно. Жалко, больше не могу,— и скорбно шатнула головкой.
Вера совершенно автоматически повторила её движение, поймала себя на этом, улыбнулась — какая заразительная пластика!
— Ну, идём, я покажу тебе ёлку,— предложила Вера и повела Марию в большую комнату.
Оставшись одни, Шурик со Стовбой закурили. Сигарет «Фемина» уже не было, зато Шурик угощал официальную жену заграничными сигаретами «Лорд». Между глубокими затяжками Лена сообщила, что уже давно живет в Ростове-на-Дону, работает на хорошей работе, всё в порядке. Только вот ей срочно понадобился развод, потому что появилась возможность соединиться с Энрике: он нашёл одного американца, который готов приехать в Россию, оформить с ней брак и вывезти её.
— Американец — на Кубу?— при всей своей политической невинности Шурик усомнился.
Стовба смотрела на него обкомовским взглядом своего отца: неподвижно
