таинственных распределителей. Шурик отлепил приклеенную к боку соломинку и вставил её в картонку:
— Пей!
Мария сосала через соломинку финский синтетический сок, а когда он, хлюпнув, кончился, закатила глаза к небу и сказала мечтательно:
— Когда я вырасту, вот клянусь, ничего другого в рот не возьму!
И она стала пристально изучать картонку, чтобы в будущем не спутать её ни с какой другой.
Потом Шурик собрался с девочкой на пруд. Неожиданно с ними пошла и Вера. Она сидела на берегу, пока они брызгались в холодной воде. Всю дорогу до дома она ехала у Шурика на спине и всё погоняла его:
— Ты моя лошадка! Скорей! Скорей!
И Шурик несся вприпрыжку. Позади них шла Вера, получая удовольствие от неожиданной комбинации: их было не двое, а трое. Потом Шурик с Марией доскакали до дома, и Вера сказала:
— Детки, мойте руки!
И это их сразу уравняло.
Две недели Вера провела с Мурзиком. Ирина Владимировна кружила вокруг них на известном расстоянии — ей дозволялось только постирать детское бельишко. Все прочие заботы — кормление, гуляние, укладывание спать — Вера Александровна полностью взяла на себя. Это была именно та часть забот, которая когда-то, в Шуриковом детстве, выпадала на долю Елизаветы Ивановны или нанятой.
Вера запоздало открывала для себя упущенные радости материнства: утренний сладкий зевок не вполне проснувшегося дитяти и взрыв энергии, происходящий в момент, когда тонкие босые ноги касались пола, и молочные усы после завтрака, которые Мария отирала кулачком, и её бурные прыжки с объятиями после расставания на пятнадцать минут. Шурик в пять лет был добродушным и немного замедленным увальнем, а эта смуглая птичка щебетала, скакала, радовалась безостановочно, а Вера Александровна ходила за ней по пятам, боясь пропустить улыбку, слово, поворот головы.
Вера готовила Марию к школе, занималась с ней то чтением, то письмом, то всякого рода физическими упражнениями — растяжкой, ритмикой, всей той чепухой, которой училась когда-то в студии… А то просто сидели втроем с Ириной, и чистили вишню: Ирина ловко выковыривала косточки шпилькой, Мурзик — специальной машинкой, а Вера — маленькой вилочкой… Мурзика завешивали кухонными полотенцами, но вишневый сок брызгал ей то на сарафан, то на смуглую щеку, то в глаз, и она вскакивала, трясла головой, а Ирина неслась за кипячёной водой, чтобы промыть глаз как следует.
Однажды Вера поставила на стол вазу с жёлтыми калужницами, и они вдвоём сели рисовать. Рисунок у Марии не получался, она сердилась, фыркала, но Вера помогла ей немного, рисунок выправился, и тогда Мария взяла красный карандаш и вывела внизу крупно «Мария Корн».
Вера смутилась: как это следовало понимать? Немного помявшись, взяла тетрадь, в которой они писали упражнения, и попросила, чтобы Мария подписала её.
И девочка второй раз написала: Мария Корн. Задавать вопросов ребёнку Вера не стала. С величайшим нетерпением ожидала она теперь Шурикова приезда. Забродило нелепое подозрение: а вдруг? Вопреки здравому смыслу, она стала искать черты сходства между сыном и Мурзиком — находила во множестве! Вспыхнувшая
