иная причина странного между ними охлаждения.
Причина действительно была: Вера всё не могла избавиться от потрясения, связанного с подсмотренным ночным эпизодом. Она пыталась найти объяснение этому чудовищно непристойному поведению, но всё более запутывалась: если Шурик любит Лену, то почему же она уехала… если Шурик её не любит, почему она оказалась у него в комнате, голой… а если она его не любит, то почему она, накануне отъезда к любимому человеку… если она его несмотря ни на что любит, зачем они затеяли развод и лишили Марию великой будущности…
Шурик, после пятилетней школьной каторги вернувшийся к своему привычному рабочему режиму, вставал теперь как раз к тому времени, когда должен был забирать Марию из училища.
Он варил себе геркулес — пять минут после закипания, по рецепту бабушки,— когда вошла мама и села на своё обычное место. Сложила перед собой руки и сказала тихо, еле слышно:
— Ты всё-таки должен мне всё объяснить…
Шурик не сразу понял, каких именно объяснений ждёт от него Вера. А когда понял, застыл над кашей со слегка вытаращенными глазами. С детства сохранилась у него эта привычка — таращить круглые глаза в минуты непонимания.
— Что объяснить?
— Мне непонятен характер твоих взаимоотношений с Леной. Я бы не задавала тебе этот вопрос, если бы не Мария. Скажи мне, ты любил Лену?— Вера смотрела на него строго и требовательно, и на ум ему пришло обкомовское семейство Стовбы. Он поежился — объяснить что-либо матери было трудно. Он и сам себе не смог бы ничего объяснить.
— Веруся, да какие такие особенные взаимоотношения? Никаких таких взаимоотношений не было. Ты Марию в доме поселила, а она, то есть Лена, и приезжала из-за неё. Я-то здесь ни при чем,— промямлил Шурик.
— Нет-нет, Шурик. Ты меня как будто не понимаешь. Я не так стара, и в моей жизни тоже было многое… Ты же знаешь, с твоим отцом нас связывало двадцать лет…— она замялась, подыскивая правильное слово, и нашла его, правильное, но незамысловатое — двадцать лет любви…
— Мамочка, ну что ты сравниваешь?— изумился Шурик.— Ничего такого, даже похожего, не было у меня со Стовбой. Ты же помнишь всю историю. Тогда Аля Тогусова попросила, Ленка беременна была, этот Энрике… Ничего у меня с ней не было…
Вера в этот момент испытывала стыд за своего сына: он ей лгал. Она опустила взгляд в стол и сказала хмуро:
— Неправда, Шурик. Я знаю, что у вас были отношения…
— Да что ты, мамочка? О чем ты? Какие отношения? Это так, просто так, совсем ничего не значит.
О, бездна непонимания! Горечь разочарования! Стыд ошибки! Шурик, дорогой мальчик, близкий, созвучный, тонкий! Ты ли это? Вера взвилась:
— Как? Что ты говоришь, Шурик? Высшее таинство любви ничего не значит?
— Ну, Веруся, я совсем не про то, я совсем про другое…— заблеял Шурик, остро ощущая полную потерю лица… Чертова Стовба! И ведь он как чувствовал, уж так не хотелось… Но её так колотило от предъотьездного страха, что как ещё было успокоить…
— Это ужасный цинизм, Шурик. Ужасный цинизм,— Вера смотрела поверх Шурика, поверх грубого материального мира, и лицо у неё было
