дыханием помады… То маленькое «О», которое лежало на её губах печатью последней минуты, когда Шурик входил в её палату четыре дня тому назад, куда-то исчезло, и то, что было в гробу, если не считать живой блестящей чёлки, покрывавшей лоб, было художественной куклой, обладавшей большим сходством с Валерией, и ничего больше. Он постоял немного, потом коснулся чёлки, и через живость волос ощутил холод того временно-небытийного материала, в который обратилась Валерия в этом кратком промежутке между только что живым и уже мёртвым.
Хорошо, что приехал брат Доменик, потому что именно поминальная месса оказалась действительной точкой расставания, а не эти прочувствованные заплаканные слова, произносимые женщинами над кучей цветов, покрывающих гроб.
Шурик не руководил процессом похорон: в больнице всё организовал сокрушённый Геннадий Иванович — вскрытие было произведено гуманным образом, трепанации черепа не делали, только удостоверились, что произошла эмболия лёгочной артерии… Никто в этом не был виноват, кроме разве что Господа Бога, знавшего про её жизнь, как видно, больше, чем она сама.
По распоряжению Геннадия Ивановича в морг впустили подруг, которые надели на неё белую блузку, сшитые на заказ ненадёванные бежевые туфли, предварительно разрезав их на подъеме, накрасили, как считали нужным, и уложили вокруг головы шёлковую белую шаль. Руки же её, большие и желтоватые, лежали поверх белого шёлка, и сверкали безукоризненным лаком ногти…
Подруги также заказали автобусы и машины и договорились на Ваганьковском кладбище, чтобы захоронить гроб в отцовскую могилу, и даже заказали в мастерских временный крест, и всё закупили для поминок, всего наготовили…
Шурик, хотя и знал некоторых подруг Валерии, держался брата Доменика и сестёр, которые при свете солнца выглядели ещё более деревенскими и ещё более, чем прежде, поражали Шурика: теперь-то он знал, что были они посланниками и свидетелями из иного мира, и смешно было думать, что этот иной мир как-то пересекается с заброшенным хутором в заброшенном же литовском лесу.
Эти лесные жители не все смотрели в землю, пару раз взглянули на Шурика, и Доменик шепнул ему:
— Иоанна говорит, что ты можешь приехать, если хочешь.
Шурик понял, что ему оказывают честь, и что на самом деле не Иоанна, а сам Доменик его приглашает, но об отъезде из Москвы и речи быть не могло:
— Спасибо. Только я теперь никуда не езжу. Раньше Валерию не мог оставить, а теперь маму надо стеречь…
— Это хорошо, хорошо,— улыбнулся старик, хотя ничего хорошего, собственно, в том не было, что Шурик уже много лет был как на привязи…
От ворот кладбища гроб несли на руках — шестерых мужчин еле набрали среди провожающих: Шурик, сосед-милиционер, два непутёвых мужа подруг и два давних Валериных любовника. Брату Доменику и одному пожилому человеку, бывшему сослуживцу, отказали в виду их преклонного возраста. Отказали и предлагавшим услуги местным алкоголикам, которые с готовностью хватались за гроб.
Могила была уже вырыта, всё подготовлено, даже дорожка песком посыпана. Мелкий дождь, который моросил со вчерашнего дня, вдруг
