Соня. Пока Надя мыла и перетирала фарфор и хрусталь, Шурик снял с полки свои словари. Решил, что и славянские заберет — кому они нужны? Тем более что большей частью были польско-немецкие, сильно устаревшие, принадлежавшие отцу Валерии. Ещё взял естественную историю с раскрашенными гравюрами восемнадцатого века. Причудливые кашалоты и лемуры, муравьеды и питоны, нарисованные художником, который едва ли видел этих диковинных зверей. Как если бы это были единороги или херувимы… Жаль было оставлять здесь драгоценные книги…
Теперь, когда Валерии больше не было в этой комнате, Шурик вдруг ощутил, как много здесь вещей с оттенком специальной бюргерской безвкусицы: розы, амуры, кошки, фальшивая танагрская миниатюра. Это был стиль покойной Беаты, и он каким-то образом шёл и Валерии, но теперь, в её отсутствие, Шурику эта перегруженная мебелью и множеством ненужных и лишённых смысла вещей комната показалась очень неприятной, захотелось поскорее уйти на воздух из этой пошлятины и пыли… Только было жаль, что книги пропадут.
Но всё-таки хорошо, что мне никогда не надо будет сюда возвращаться, подумал Шурик, и осекся: как мог это подумать… Бедная Валерия… Милая Валерия… Мужественная Валерия…
«Виноват, виноват»,— сокрушался Шурик.— И тогда, накануне отъезда в больницу, она ведь хотела, чтобы я остался, а я не мог… мама принимала своих подруг и просила купить чего-то к столу и прийти пораньше. И не лёг под отогнутый угол одеяла, и она была огорчена, хотя ничего не сказала… Но понимал же, что она огорчилась… Времени не было… И тень вины висела над ним. Виноват, виноват…
Ушла с нагруженной вазочками и кошками сумкой домработница Надя. Доброе отношение к ней Валерии материализовалось в фарфоре.
— Ведь сколько лет за ней ходила,— еле оторвав сумку от пола, волокла она к двери копенгагенские фигурки и их русские имитации, дулёвские вазочки и вазочки Галле, настенные тарелочки в технике «бисквит» и юного пионера с немецкой овчаркой… Через двадцать лет остатки этого добра спустит её пропадающий от героина внук и умрёт с последней продажи…
Теперь Шурику оставалось растолкать спящую Соню, вывести её из комнаты и запереть дверь — у кого ещё были ключи, он не знал.
Соня лежала на боку, закрыв руками лицо, и во сне постанывала. Шурик окликнул её, она не реагировала. Минут пятнадцать он её теребил, пытался приподнять, поставить на ноги, но стоять она не могла, висла на Шурике, ругалась, не прерывая сна, и даже слегка отбивалась. Шурик устал и давно хотел домой. Позвонил Вере, сказал, что попал в затруднительное положение, спит пьяная женщина, и он не может её оставить… Он ходил по комнате, замечал, что всё немного не так и не там стоит, не как заведено, переставлял стул, тумбочку, потом бросал это глупейшее дело: уже не было того человека, для которого было «не так»… К тому же завтра комнату опечатают, и она будет стоять месяц или сколько-то времени, и это завещание, о котором все подруги знают, что написано, какая чашка кому… Как они смогут получить всё это? Надо было бы сегодня, но невозможно было сразу после похорон разорять хозяйство…
И напрасно он разрешил Наде