от всех лежачих больных, толстеющих, Женя худела. Но поднимать Кириллу Женю, несмотря на ее малый вес, было трудновато, а нести — ничего. Он был из породы крестьянской, сильной, и с детства мешки с картошкой таскал… Молодая сила уже покинула его. Но не так уж она и была нужна, скорее сноровка…
Усадил Женю сначала на унитаз, потом в ванну, а сам стал бриться, чтоб времени не терять. Потом в ванную прикатил кресло, на него положил большую простыню — все было продумано, приспособлено. Женя вытиралась сама. Потом помог надеть майку, отнес на кровать, смазал кремом спину, пах — смотрел внимательно: пролежней не было, он хорошо следил. Заклеил памперс. Потом позавтракали вместе — Женя чаю попила, две ложки каши съела. Унес посуду. Женя попросила принести ей трубку. Он принес и уехал — до обеда.
Лильке Женя позвонила в одиннадцать. Долго вспоминала телефон… как много вещей успело высыпаться из головы за это время. Прежде все телефоны держались в голове как отпечатанные…
Лилька сразу сняла трубку — и обрадовалась:
— Женечка! Ты мне за все время первый раз сама звонишь! Как же я рада!
Голос звонкий, счастливый.
— Лиль, скажи, а почему ты ни разу не спросила, ну… как я… лежу…
— Мне надо к тебе приехать, Жень. Все объяснить. Ты разреши, я приеду…
— Как ты приедешь-то? На метле, что ли, прилетишь?
— Жень, я без палки хожу… По дому, конечно. Я ведь теперь и на улицу сама выхожу. Ну, не в транспорт, конечно. Такси бы взяла… Мне тебе надо одну вещь сказать. Но не по телефону. Не могу по телефону…
— Приезжай,— сказала Женя. И испугалась. Так испугалась, что сердце забилось.— Только, может, не сегодня,— начала строить оградительное сооружение.— Сейчас Кирилла дома нет, кто тебе дверь откроет?
— А Гришка? А Гришка не откроет?— кричала Лилька в трубку, и слышно было, что она приедет, пешком пойдет, поползет на пузе…
— Он спит, твой Гришка. Лилька, ну давай завтра приедешь, а?
— И речи ни Боже мой, вот штаны только надену, и сразу…
Приехала через два часа. Гришка открыл. Она долго шебуршила в прихожей. Наконец, вошла. Огромная, толстая. У живота хорошей рукой букет держит — голландский, в розовом целлофане, как на мещанскую свадьбу. А левой рукой — придерживает.
— Только не голоси, только не голоси,— попросила Женя.
— И не собираюсь,— сжав трясущиеся губы, ответила Лиля. И тут же рухнула на колени, ткнувшись головой в кровать, и затряслась плечами.
Дура, дура я, зачем разрешила приехать…— подумала Женя.
Лилька кончила трясти кровать, подняла мокрое лицо из смятого букета и сказала решительно:
— Извини, Жень. Я к этому разговору полгода готовилась. У меня просто навязчивая идея была: я все в уме к тебе обращалась. В общем, выслушай меня. Это твое несчастье не просто так случилось. Это я виновата.
— Ну, ну,— усмехнулась Женя.— Давай, вали дальше…
— Я серьезно. Всю жизнь, Женя, я тебе завидовала. Любила, конечно, очень, но завидовала еще сильней. А это знаешь какая энергия — зависти. Ну говорят же — сглаз. Это, может, ерунда. Но что-то в этом есть. Когда так сильно завидуешь, что-то нарушается в мире,— она шевельнула левой, больной, приподняла ее на уровень плеча.— И потом
