усадили на кровати. Она сидела болван болваном. Вата лезла в рот, головное сооружение валилось то на одну сторону, то на другую, и от него было жарко. Пирожкова стояла над ней с голым животом и делала какие-то маленькие движения, которые еще не были танцем, но собирались им стать.
Сестры Оганесян распустили свои конского волоса косы, окончательно зачернили нимало в том не нуждающиеся могучие армянские брови и накрасили густо кровавым рты, отчего сразу возмужал детский пушок над верхней губой.
Вика сверилась с открыткой, заключительным движением провела бордовые жирные стрелы от наружных углов глаз к вискам и твердо сказала;
— Ты, Ир, танцуй, ты, Колыванова, сиди, а мы будем жених и невеста.
— Ты дурочка, что ли?— добродушно удивилась Плишкина.— Кто невеста, тот в белом платье.
Пирожкова уже растанцевалась: выламывала крылышки, задирала свои куриные ноги выше головы и не обращала никакого внимания на интересную дискуссию.
— Тебе нравится, ты и надевай белое, а мы так будем. Ты что, не понимаешь, здесь же все турецкое!— объяснила снисходительно Челышева.
При слове «турецкое» Гайка с Викой переглянулись: про турецкое они кое-что слыхали, и то было дело не сказочное, не шуточное, а страшное и тайно-домашнее, о чем с чужими не говорят.
Плишкиной все-таки была выдана белая простыня — в сундуке не нашлось ничего белого, кроме двух теннисных юбок такого маленького размера, какой Плишкиной никогда не суждено было носить.
Невест, следовательно, образовалось три, да и Алена уже стягивала за подол расшитое платье, чтобы надеть что-нибудь невестинское.
— Ален, ты что?— забеспокоилась Челышева,— Ты посчитай, сколько невест получается? Четыре, да? А женихов? Я и Ирка, два!
— Я не буду женихом, я танцовщица!— крутя подбородком и выворачивая кисти, бросила Пирожкова.
Дед ее, воспитатель и тренер, не только веревчато-крепкие мышцы ей нарастил, но и в характер ей вплел такие нити, что любое дело она делала насмерть, дотла, до полного уничтожения. Случалось, он из тренировочного зала выносил ее на руках. Вот и теперь она ввинтилась в этот танец и все раскручивала свое тело, чтобы принять ту позу, которую держала девица на открытке и к которой она все приближалась, но не окончательно. Особенно не получались именно кисти рук.
— Что же я, одна на всех жениться буду?— возмутилась Челышева.
— Пусть, пусть, даже хорошо,— обрадовалась Алена, отпуская тяжелый подол.— Колыванова будет отец-шах, я шахиня, а они дочери, три сестры и невесты, и мы их разом за одного жениха и выдадим.
Вид у Алены был такой довольный, как будто она первой контрольную по математике написала.
— Нет, вы как хотите, а я так не хочу, я хочу себе отдельного мужа,— разрушила Вика стройный Аленин замысел.
— Да ведь все равно, Вик, играем же,— с глупой и милой улыбкой миротворила, как обычно, Плишкина.
— Раз тебе все равно, вот и будь женихом, а не невестой!— живо отреагировала Вика.
— Хорошо,— легко согласилась Плишкина и стала стаскивать обмотанную вокруг цилиндрического туловища с толстенькими бесполыми грудными складками простыню.— Я могу и женихом, пожалуйста.
— Отлично!— обрадовалась Вика.— Мой жених будет Челышева, а Гайкин — Плишкина!
Все уже почти сладилось, но Гайка, которая все искоса ловила в большом зеркале свое отражение в профиль, неожиданно взъерепенилась:
— Нетушки! Машка будет мой жених, а ты бери себе Плишкину!
— То есть как?— изумилась Вика.
— А так…— Гайка влажным
